Немцы сидели под коровой и грели руки

Наш дом из саманного кирпича (глины, соломы и конского навоза) стоял в центре хутора Тимофеевки, через который шла дорога на станицу Георгиевку и дальше - на город Невинномысск, что на Ставрополье. Мне было 4 года. Помню, конец лета. В садах полно яблок, груш, слив, а в огороде - арбузов. Тепло, солнце клонится к заходу, и головки цветов, за день поникшие от жары, поднялись, будто радуются. И вдруг шум, грохот, пыль, в хутор въезжают танки, идут через наш огород, кроша арбузы. А огород у нас был - 41 сотка. И всего там посажено много, все в тот год уродилось. И все это превратилось в красное от арбузного сока месиво. К нам во двор вошел немец, залез по приставной лесенке на чердак сарая, который стоял под общей крышей с домом. Он прошелся по всему чердаку и спрыгнул в Ясенцах, где на полу стояла в ведрах вода для питья. Он угодил в эти ведра, перевернул их. Шум, гам, тарарам. Самый маленький братик Вася, который родился в 41-м, заплакал на руках у матери. Братику Коле было полтора года. Мама схватила их обоих на руки, выбежала из хаты, крикнув, чтобы я тоже бежала следом к тетке – ее сестре. А я, то ли растерялась, то ли напугалась, не побежала, а залезла на кровать и сидела. Долго ли так сидела, не помню. И не помню, как уснула. Просыпаюсь от того, что мама меня будит - уже утро. Я подхватилась, смотрю и вижу, что немецкий солдат, который хозяйничал у нас на чердаке и воду в ведрах опрокинул, лежит рядом со мной. От звука голоса мамы и от того, что я зашевелилась, он тут же проснулся, поднялся, потянулся и, показывая на перину, говорит: «Мама, пух, сладко». А на Ставрополье в селах держали много птицы, перины и подушки делали большими, легкими, из настоящего пуха.

В нашем доме поселились немецкие чины, и мама с нами, детьми, уходила жить на конец села к сестре. Потом эти чины куда-то делись, мы вернулись. Маме надо было наводить по­рядок в доме и огороде, а мы были ма­ленькими, не давали ей ничего де­лать. Тогда она взяла в семью девочку-сироту лет 10-ти, Олю. Эта девоч­ка смотрела за нами, а мама все де­лала по хозяйству и переделать не могла, а помочь ей было некому. Отец наш был на войне. Дедушка тяжело болел, лежал, прикованный к постели, и давно не вставал. И вот что мне еще с войны запомнилось, так это то, что к дедушке пришли немцы и прика­зали встать. Как им ни объясняли, что он болен, давно не ходит, они свое «Штейнаух!», винтовки наставили. Под страхом смерти дедушка встал на ноги. Они его повели с собой собирать по селу «яйко, млеко, сало, малень­кий ми-и (козлят)». А после войны, когда я уже подросла и что-то стала соображать, советская власть осуди­ла дедушку за пособничество немцам -10 лет дали.

Из разговоров мамы с тетей я знала, что многие люди из Тимофеевки ушли в горы, где были устроены кошары для колхозных овец, загоны для крупного скота, и там скрывались. Нем­цы на мотоциклах по серпантинным  дорогам поднимались в горы, но не очень высоко. Там им деревенские мальчишки устраивали засады: перетягивали дорогу проволокой или плетеным конским волосом, а сами прятались в лопухах. А в предгорьях Кавказа растительность пышная, зарос­ли лопухов огромные, как джунгли. Так вот, не один немецкий мотоцикл с коляской перевернули эти станичные пацаны. А соваться в заросли лопухов немцы боялись. Очереди автоматные дадут по обе стороны, поругаются, а сделать ничего не могут. Пацаны высиживали, сколько надо, и по одному, по известным им тропам, возвращались домой. Довольные, что хоть так они фрицам отомстили.

Зимой 44-го немцев уже погнали обратно. И опять наше подворье было, как перевалочная база. Помню, одни немецкие солдаты что-то варили на печке у нас в хате, другие в сарае забрались под корову и грели о вымя руки. Один раз мы, дети, сидели на большой печи, а немцы готовили на маленькой какое-то варево, которое невкусно пахло, да еще печка дымила, а маленький Коля сильно плакал. Немец разозлился и маме нашей что-то отрывисто сказал. По его жесту мы поняли, что если она его не успокоит, то он сделает «пуф!», и Коли не станет. Мама опять сгребла нас и ушла к тетке. После таких постоев немцы бросали в хате или в сарае портки со вшами. Мама кипятила их с золой, а потом перешивала что-то для нас. Нищета же была в каждом доме, ничего нигде не купить, да и не на что. А ткань на тех портках, по словам мамы, была хорошая, какой в СССР до войны и не видели.

Боев в Тимофеевке не было, а вот в Георгиевке были, да еще какие! Мы из-зa горы видели черные клубы дыма, сполохи пожарищ в ночном небе, слышали взрывы. Oт взрослых я слышала страшные рассказы о том, что немцы набивали крытые машины людьми, пускали туда газ и куда-то везли. И когда машина приходила в одну из станиц, все люди в ней были мертвые.

Помню конец войны, радость, когда кто-то из мужиков возвращался домой. Мы тоже ждали своего папку, выбегали за околицу, с надеждой смотрели на каждую подводу, которая приходила на хутор, и на каждую машину, которая изредка приезжала с Георгиевки. Но наш отец не вернулся с войны, погиб под Сталинградом. Мой старший сын тоже знает, что такое война - Афган прошел, очень интересуется историей рода и историей вообще. Книги по этой теме пишет. Так вот он после Афгана в вуз поступил, ездил со стройотрядом под Сталинград и нашел братскую могилу, где захоронен мой отец, а его дед Мельников Антон Никитич. Вечная ему память и всем, кто пал на полях сражений этой поистине Великой войны или после умер от ран, пропал без вести, был замучен в концлагерях или случайно попал под немецкую пулю. Низкий поклон всем, кто работал в годы войны, обеспечивая победу в тылу. А таким как я, кто войну переживал детьми, доброго здоровья, достатка и длинного века.

Романова, З. Немцы сидели под коровой и грели руки: [воспоминания Зинаиды Романовой / записала Надежда Зинченко] // Вестник Усть-Илимского ЛПК. – 2010. – 7 мая. – С. 3: фот.