Сухова Таисия Михайловна родилась в 1936 году. После семилетней школы окончила педагогическое училище и по распределению попала в Бурятию, откуда переехала в город Усть-Илимск. Заочно окончила истори¬ческий факультет Иркутского Государственного университета. Педагогика стала ее призванием. Работала в Бадарминской средней школе, школе №9 города Усть-Илимска. Она уже давно на заслуженном отдыхе, но и в семьдесят девять лет она находит дело по душе. Таисия Михайловна – член КПРФ, с удовольствием встречается с молодежью, рассказывает о своей непростой и интересной жизни, дает мудрые советы о том, «как жить, чтобы не надорваться». Жизнерадостная, уверенная, счастливая (у неё четверо детей), и с трудом можно представить, что в пятилетнем возрасте Таисия Михайловна оказалась в блокадном Ленинграде, о котором поэтесса Ольга Берггольц писала: «В грязи, во мраке, в голоде, в печали, Где смерть, как тень, тащилась по пятам...»
Начало войны застало героиню в г. Гатчина Ленинградской области. Ей было пять лет. Маленькая Тася не ходила в детский сад, и все дни проводила одна. Мама с начала войны подолгу работала. Отец, пройдя финскую войну, сразу попал на фронт, и на тридцать два года они потеряли друг друга.
«И птицы-память по утрам поют...» Таисия Михайловна вспоминает: «Когда начались налёты, мы стали уходить в подвал, где оборудовали бомбоубежище. Там был топчан: сидели подолгу. Помню, что однажды над городом пролетел немецкий самолёт – разведчик, а мы с другом Петькой только-только выходили из гатчинского парка. Он так низко опустился над нами, что мы увидели лицо летчика. А он дал очередь поверх головы, с жутким звуком поднялся вверх и улетел. Он улетел, а я до сих пор помню лицо этого летчика и страх».
В августе 1941 года немцы подошли к Гатчине. В тот день Тася сидела на скамейке у подъезда – только что вышла из подвала. Во двор вошёл военный в кожаной тужурке и спросил ее, почему она сидит одна. Он сказал, что срочно надо эвакуироваться, что через пять минут здесь будет последняя машина. Тася спустилась с ним в подвал, и там он велел маме срочно выходить во двор.
«И ветер-память по ночам гудит...»
«Она сгребла в простыню с топчана все, что могла, и с маленьким узелком мы вышли во двор, где уже стояла битком набитая людьми машина. Мама села на кабину. Меня кто-то из женщин взял на руки. Так и въехали мы в Ленинград: мама – на кабине, я – на чужих руках». Маму сразу взяли на работу, а Тасю определили в детский дом на Мойке (после войны, в 1963 году, она нашла это здание).
«Деревья-память целый день лепечут...» О маме слов немного... Да и как передать словами любовь, нежность, ласку и боль, которая никогда не уйдет из памяти сердца? «Ко мне она приходила дважды: было много работы, далеко идти, а вернуться необходимо было без опоздания: ведь транспорт в городе не ходил. Принесённые ею конфеты-подушечки помню и сейчас, а тогда это было несусветное лакомство. Холодной зимой сорок второго года мама, сильно простудившись, умерла: надорванный тяжёлым трудом и недоеданием организм не справился с болезнью. Я и до сих пор не знаю, где похоронена мама. В детдоме таких, как я, было много».
В детском доме Тася пробыла до лета 1942 года. В июле их детдом эвакуировали в Ярославскую область.
«Но в памяти моей такая скрыта мощь, что возвращает образы...» Эвакуация по Ладоге. Баржи. Изможденные лица детей, и глаза мальчика. Как будто вчера это было... «На пристани, во время посадки, я увидела малыша. Рядом с другими он стоял, молча и смотрел куда-то поверх всех. Я его сразу заметила. Он почему-то бросился мне в глаза. Я заговорила с ним, попыталась узнать, как его зовут, но он молчал. Мальчик оказался на соседней барже, куда определили детей двух-трех лет. На следующее утро я не увидела этой баржи ни впереди, ни сзади нашей. Когда я спросила у воспи¬тательницы про малыша, она ответила, что ночью, во время переправы, в баржу попал снаряд… Прошло семьдесят четыре года, а глаза эти, совсем недетские, я помню и сейчас этот взгляд и понимаю так: стоя на пристани, ещё живой, он уже уходил из жизни. А мне было определено одно – выжить... Выжить, радовать¬ся и нести людям радость всеми своими силами».
«Шумит, не умолкая, память-дождь, И память-снег летит и пасть не может...»
Она не жалуется на судьбу, а, напротив, благодарна ей. Когда я прослушала её блокадный рассказ, на миг представила Ладожский причал, толпу эвакуированных детей, голодных, молчаливых, не по-детски сосредоточенных. Ни страха, ни плача, одно только лишь ожидание. Чего? Они и сами не знали... Не знаю и я, откуда в этой маленькой женщине из ледяной блокады столько силы и любви к жизни... От далекого от нас времени нам осталась только память. Она бережно хранит в своих тайниках фотографии, хронику, воспоминания, звуки, остроту чувств, чтобы и нам жить, радоваться и нести радость людям.
Анна Кобыжакова
