Владлена Сергеевна – коренная жительница Ленинграда. Но вот уже более четырёх десятилетий женщина живёт в Усть-Илимске. Маленький таёжный городок давно стал для неё родным... Тогда, в 1941 году, когда началась война, ей было всего-то шесть лет. Свою жизнь она делит на периоды до блокады и после. Предвоенное время вспоминает с теплотой, ведь тогда у неё было главное – большая, дружная семья. Отец работал в управлении железной дороги, мама – в детской больнице. За маленькой Владой и её годовалой сестрёнкой Светой присматривал старший брат Борис, который уже учился в школе. Наша героиня тоже должна была сесть за парту осенью 1941-го. Но привычный уклад жизни вмиг разрушился. Собеседница вспоминает: «Страшная весть о начале войны нас застала за городом. В тот день мы семьёй отдыхали на природе в Ржевке (район на севере Ленинграда – прим. авт.). Была чудесная, ясная погода, на небе ни облачка – редкость для Ленинграда. Мы – дети, возились в песке у реки. И вдруг среди отдыхающих началась паника. Прибежали какие-то люди и тревожно закричали: "Диктор по радио объявил, что сегодня в четыре часа утра без объявления войны на нас напали немцы. Они уже перешли границу, бомбят и обстреливают наши города и деревни. Гибнет много людей". Родители тут же схватили нас за руки и побежали на трамвай, чтобы добраться скорее домой. Все игрушки, вещи – там и побросали. Возле нашего дома уже собралось много людей, все – с хмурыми лицами, а некоторые женщины так даже и плакали. Я ещё тогда подумала: жаль, что сейчас люди гибнут, но ведь наша армия скоро прогонит этих фашистов». В тот же день из почтового ящика отец Владлены достал повестку. Однако на передовой побывать мужчине не довелось. Поскольку Сергей Прокопьевич в своё время обучился противовоздушной обороне, его оставили служить в городе, где он отражал налёты вражеской авиации и обезвреживал неразорвавшиеся бомбы. Наша героиня вспоминает, как папа, каждый раз выходя из квартиры, прощался с ними, как в последний раз, ведь никто не знал, вернётся он домой или нет.
Кольцо вокруг Ленинграда замкнулось той же осенью – 8 сентября 1941 года. Гитлеровцы решили взять город измором. Начались планомерные бомбардировки и артобстрелы. В Ленинграде на тот момент находилось около трёх миллионов человек. День и ночь город забрасывали бомбами и листовками с призывом сдать город, предать Родину. Первым делом под обстрел попали госпитали, где выхаживали солдат, и школы, куда из-за недостатка больничных помещений перевозили раненых. Очередная серия снарядов попала в Бадаевские склады – самые большие хранилища про¬довольствия в городе.
За осенью последовала зима, необыкновенно снежная и очень холодная. К тому моменту фашисты разбомбили станции электроснабжения, так что город остался без тепла и света. «На улицах всюду лежали трупы, завёрнутые в простыни. Их не успевали вывозить для захоронения. Но город жил и продолжал бороться. Люди падали от голода и усталости. Но, мне кажется, все думали только об одном: не пустить врага в наш город. Днём мы постоянно думали только о еде, вечером заходили в холодные квартиры. Чтобы как-то согреться, сжигали мебель, книги. Спать я забиралась в угол в лохмотья – остатки одежды. Каждое утро начинала с того, что ощупывала брата и сестру. Главное, чтобы люди были не холодными... Поначалу прятались от бомбёжек, а потом уже нет. Окна в домах оклеивались крест-накрест бумажными полосками в надежде, что это предохранит их от воздушной волны. На ночь старательно закрывали их шторами или другими материалами для того, чтобы через них не пробивался свет. На улицах дежу¬рили военные и гражданские патрули. У нас не было даже воды. Мама приносила снег с улицы и топила его на старой металлической «буржуйке». Эта вода потом использовалась для мытья и готовки. Фашист надеялся, что город задохнётся в эпидемиях и нечистотах», – говорит блокадница. Но ни одной эпидемии за всю войну в Ленинграде не было. Беспокоила одна болезнь – неутолимый голод.
Старый Ленинград состоял сплошь из ухоженных двориков, которые опоясывали многоэтажки. В мирное время там разбивали клумбы. В военное – каждый клочок земли использовался для высаживания зелени и овощей: лука, петрушки, укропа.
Значение же хлебной карточки очень правдиво изображено в известном фильме Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя». А ведь в фильме показаны послевоенные годы. Во время войны их значение было ещё больше. «Папа, как работающий, приносил домой свою пайку блокадного хлеба в 250 граммов, а нам, иждивенцам – детям и маме – полагалось лишь по 125 граммов. Ещё ему давали похлёбку. Он и её нёс домой – всё детям отдавал. Помню, мама как-то на рынке у военного купила шкуру лошади. Вот из неё нам суп варила. Хотя назвать это блюдо супом сложно – водичка в кастрюльке и жёсткие лоскутки шкуры. Есть хотелось постоянно. Щи из лебеды и крапивы летом были деликатесом! Каши тоже были как водичка: ложку опускаешь, а крупинки в разные стороны, – вспоминает собеседница. – Однажды мама принесла домой баночку тушёнки, уж не знаю, где она её раздобыла. Брат достал банку с полки, и мы за минуту вдвоём её умяли. Мама увидела и расплакалась навзрыд. Но не ругала. Всё твердила: «Зачем так поступили, глупые. Ведь нужно со всеми по чуть-чуть делиться, а иначе мы все умрём». Ели и обои, коих в нашей квартире было немало. С них можно было наскрести крахмала или муки. И всё-таки самым вкусным лакомством для нас был хлеб. Казалось, что ничего вкуснее нет на свете. Я до сих пор отчётливо помню, как мы с Борисом сидели под столом, когда мама резала хлеб. Мы слюнявили палец и водили им по полу. Считали, что под столом обязательно должны быть крошки».
В блокаду в Ленинграде расплодились тысячи крыс. Уж они-то не голодали – столько трупов вокруг! Владлена Сергеевна вспоминает: «Пе-риодически в зимние месяцы грызуны строем ходили на водопой к Неве. Жуткое зрелище! Кишащее серое море движется к воде. Если на их пути попадался человек, он погибал. Помню, как в громкоговорители объявляли: «Осторожно! Крысиный водопой!».
Повсеместным явлением стала и дистрофия – у детей, у взрослых. В голоде люди доходили до исступления. «Однажды меня с подружкой Тамарой пригласила на суп знакомая женщина. Мы сели за стол. Она принесла суп в большой закопчённой кастрюле. Начала разливать наша собеседница на несколько секунд замолчала. – В общем, мы поняли, что она сварила это из своего умершего новорождённого ребёнка. Убежали. Оказалось, что женщина сошла с ума, да и как иначе. Дети (их у женщины было пять), когда мы пришли, качались на стульях и монотонно говорили: «Супу, супу, супу. Хлеба, хлеба, хлеба»... И это «супу, хлеба» до сих пор звучит в ушах».
Трупы людей были везде: на улицах, в домах. Их увозили всех на Пискарёвское кладбище, где складывали в вырытую траншею. Не велись записи – кто это, когда умер, их просто складывали. Смерть была уже привычной. «Мы не боялись трупов, не боялись умереть. Мы боялись голода, – рассказывает блокадница. – Однажды папа пришёл с работы, упал на кровать и уже не смог встать, у него наступила последняя стадия истощения. И тогда мама приняла решение об эвакуации».
В октябре 1942 года семья Владлены Сергеевны покинула Ленинград. «Мы плыли на трёх баржах. Люди, точнее, тени людей, переправлялись на «Большую землю» в трюмах этих барж. Практически сразу же, как мы отплыли, над нами стали кружить немцы. На нашей барже в хвосте стояла пушка, возможно, зенитная. Она должна была отгонять самолёты. Но, несмотря на то, что на каждой барже был огромный санитарный флаг с красным крестом, немцы начали нас бомбить. Им удалось потопить одну баржу. Мы долго слышали крики тонущих людей и видели руки, торчащие из воды. Когда мы всё-таки доплыли до места назначения, нас встретили пехотинцы. Эти солдаты по шею в воде на руках выносили нас с корабля. Все плакали. Я сначала не поняла, почему они плачут. Позже стало понятно... У нас у всех была третья степень дистрофии. А Борис в 13 лет всё-таки умер от истощения», – утирая слёзы, рассказывает женщина.
Восстанавливались наши герои в городе Сталинск (ныне город Новокузнецк, Кемеровской области – прим, авт.), куда их отправили в эвакуацию. Женщина продолжает рассказ: «Это жуткая картина – эвакуация. Если в Ленинграде люди умирали без еды, то, выбравшись из осады, многие умирали, наевшись досыта после голодных дней. С непривычки организм не мог справиться с полученной пищей. Дальше наш путь лежал по железной дороге. Нас посадили в вагон для скота, там было человек 180. На нас четверых было одно место, и приходилось по очереди по два часа стоять. Но я к тому времени стоять не могла. У меня от голода и слабости ноги отказали. Мама выстаивала по три часа подряд, и я сидела на её месте. А пол под нами был весь белый... Это были вши. Они ползали повсюду, мы их ловили и сбивали.
Удивляюсь, как мы тогда тиф не схватили. Состав двигался в Сибирь. Ехали мы туда целый месяц. Конечной остановкой стал город Сталинск. Нас там хорошо встретили, дали угол, работу, выделили по мешку картошки на человека, крупы, конопляного масла. И мы стали потихонечку по¬правляться».
Зимой 1944 года наши войска прорвали коль¬цо вражеского окружения и сняли блокаду Ленинграда. К этому времени родители Владлены и сами девочки окрепли, и семья решила вернуться в родной город. Но, как оказалось, возвращаться им было некуда. В их квартире поселились военные, освобождать жилплощадь они не собирались. Нашим героям ничего не оставалось делать, как искать себе другой угол. Однако в разрушенном городе места им не нашлось. Пришлось просить пристанища у сестры отца, которая жила на пригородной станции Тосно, что в 56 километрах от Ленинграда. Здесь же Владлена наконец-то пошла в школу. Получить образование тогда можно было лишь до 7-го класса, а для продолжения обучения обязательно приходилось идти на работу. Девочка устроилась на склад на Невском проспекте. Она бралась за любое задание: топила печи, убиралась, забирала и доставляла из типографии формы отчёта. Днём трудилась, а вечерами садилась за парту. Но на школьном аттестате решила не останавливаться и через три года уехала в Барнаул, где поступила в техникум и получила диплом экономиста. А дальше судьба позвала Владлену Цедрик, как и многих молодых специалистов, в наш таёжный край. Сначала она готовила площадку под строительство Братской ГЭС, затем, с 1968 года, участвовала в строительстве нашего города. Более 30 лет трудилась экономистом – на хлебозаводе и в управлении "Востокэнергомонтаж” (организация, отвечающая за строительство молодого Усть-Илимска – прим. авт.). А в 1989 году Владлена Сергеевна ушла на заслуженный отдых. Пережив тяжёлое время, женщина не перестала быть открытой и душевной. «Я очень люблю петь, песни нам помогали отвлекаться от тяжёлых мыслей в блокадное время. Мы часто садились на кровать с Борисом и мамой, обнима¬лись и запевали песню. И легче становилось. А в Усть-Илимске я 23 года пела в хоре ветеранов. Хор был моей отдушиной. Сейчас уж здоровье не то», – вздыхает наша собеседница.
После разговора с героиней, пережившей блокаду, на душе и грустно, и светло одновременно.
Грустно из-за тех ужасов, которые ей при¬шлось пережить. Светло, потому что это её не сломило... А ещё очень горько от того, что се¬годня о таких вот жителях блокадного Ленинграда всё реже вспоминают. Не только наши чиновники, государство, но, что самое страшное, их собственные дети, близкие. Вот уж два года Владлена Сергеевна не выходит из квартиры и даже не передвигается по ней – отказали ноги. У женщины где-то есть дочь и внучка. По словам собеседницы, они редко навещают её. Мужа давно не стало. Найти слова, чтобы описать, в каких условиях сегодня живёт ста¬рушка, я не могу. На один час в день к ней приходит работник соцзащиты. За определённую плату готовит, стирает, ходит за продуктами. Но разве такой старости достойны люди, которые ценой своей жизни подарили будущее новым поколениям? Увы, изменить мир невозможно, но улучшить условия проживания или хотя бы приблизить их к нормальным – должны. А мы, журналисты, просто обязаны писать о таких людях, чтобы сохранить память о них, о тех, кто является живыми свидетелями самых тяжёлых времён в истории нашей страны.
Марина Кирьянова
