– Я появилась на свет в тысяча девятьсот восемнадцатом году 14 марта, можно сказать, в начале прошлого века! Была раньше такая песня, а в ней слова: «Боевой восемнадцатый год...». Родилась в простой и бедной крестьянской семье, в Брянской области. Места там были хуже некуда. Я такими их запомнила – сплошные болота да топи, даже маленькой речки рядом с нами не протекало. Лес был от деревни очень далеко. Бывало, отец отправится туда по делам и меня прихватит с собой, чтобы я там заготовками занималась. И грибы, и бруснику я в тех сосновых лесах набирала. Помню, полную кадушку всегда старалась заготовить. Грибы тут же и солила. Потом мы домой с отцом возвращались с этими припасами, а всё семейство нас поджидало. Еда в каждой избе была незатейливой, вода да картошка, да ещё конопляное масло, однако все эти простые продукты казались очень вкусными. Хорошей жизни я с малых лет не видела. Мать меня, бывало, рано поднимала, часа в четыре утра, чтобы я ей помогала полотно прясть, а пряли мы его на всю нашу большую семью. Всю одежду для своей семьи готовили сами. Ох уж этот лён, сколько работы с ним было! Что мы только с ним ни делали: мы его и сеяли, и собирали, и вымачивали, и тёрли, и в кадушке толкли, чтобы он мягким стал. Пока из него полотно-то получишь, так столько потов сойдёт... Очень это был тяжёлый труд. Ходили в лаптях, лапти тоже сами для себя плели. Когда в школу стала ходить, то доучилась только до третьего класса. Потом меня родители оттуда забрали, так как надо было заниматься хозяйством. А потом первые колхозы появились. Если корова во дворе у кого была, или кто дом хороший для семьи отстраивал, то его тут же раскулачивали и отправляли в Сибирь со всем семейством...
Евдокия Фёдоровна в возрасте 15 лет уже вовсю работала на большом заводе «Красный профинтерн» и получала заработную плату. В те времена дети становились взрослыми довольно рано. – На этот завод я попала, благодаря своему старшему брату, который первым туда устроился и начал меня зазывать. Так я стала рабочей комбината, на котором проработала токарем целых семь лет. Завод был огромный, на нём трудилось двадцать пять тысяч человек. Все тогда работали очень много, жили трудно и голодно. Приезжим рабочим приходилось снимать квартиры, но, несмотря ни на что, это было самое лучшее в моей жизни время, и я его всегда вспоминаю с каким-то светлым чувством. В магазинах тогда почти ничего не было, однако помню, что я смогла заработать себе на пальто. Раньше всю одежду заказывали у портных, и вот я его себе тоже заказала. Радости было, конечно, много. Год оно потом у меня висело, так как воротника к нему купить было негде. А после мама привезла мне из другого города какую-то шкурку на воротник. Я до сих пор помню своё первое пальто...
А потом была война...
Этот воскресный день я очень хорошо запомнила. Он был солнечный, тёплый. Я как раз поехала к двоюродной сестре, мне надо было у неё туфли заказать. Хорошо помню, как на вокзале народ прогуливался, все люди нарядные такие ходили, весёлые. И вот приехала я к сестре. А радио у неё не было. И вдруг ребятишки откуда-то прибежали, кричат нам, что, мол, война началась. Дядя мой отправился куда-то, чтобы всё разузнать. Возвращается и говорит (я хорошо его слова запомнила): «Немец на нас напал!». Уже когда в Брянск опять вернулась на поезде, то этот же вокзал стал за несколько часов каким-то другим, словно свет белый вокруг померк. Люди везде стоят плачут, кругом слёзы да стоны, горе вокруг, словно море, разливается. Стали мы на заводе снаряды делать. Работы было много: всё шло на фронт, и всё было для фронта. Помню, как однажды мне в ногу попала стружка металлическая, – я же работала с металлом, – нога распухла, и меня в больницу отвезли. А мне так стыдно, что я не могу к станку выйти. Война идёт, а у меня палец распух, и я на ногу наступить не могу, поэтому врачи меня никак не выписывают. Бригадир у врачей спрашивает, когда же меня отпустят на работу, а ему отвечают, что, мол, рано ей выходить, надо ещё лечить. Он потом меня из дома на лошади возил в больницу на перевязки, так как машин у нас в то время не было. Что и говорить, раньше человека ценили, да и врачи относились к людям бережно, всех старались выходить. А ведь времена были военные, и лекарств особо не имелось. Война в каждой семье натворила бед. У меня было два брата, одного на войну сразу же забрали, а второй на заводе погиб – кран на него упал. Потом комбинат наш эвакуировали в город Бузулук, и пришлось мне возвращаться назад, в деревню. Было такое чувство, что жизнь моя будто оборвалась. А немец уже наступал. Мы под ним целых два года прожили. Да и то сказать – какая там жизнь, всю войну мы существовали впроголодь! Был у нас в хозяйстве кабан, которого мы прятали, как могли, а всё равно его фашисты забрали. А уж гусей и кур всех они сразу порезали, потом и корову увели, и остались мы ни с чем. Есть совсем было нечего. А когда немцы стали отступать, то все избы в деревне сожгли, крыши-то на всех домах тогда были соломенные. Всё сгорело.
– Приходилось нам и в болотах сидеть, где было сыро и холодно, так как молодых женщин в то время угоняли в Германию, и каждая из нас боялась, что увезут в чужие земли. Поэтому-то я и вышла замуж за одного нашего парня – только чтобы меня не отправили в Германию, поскольку на замужних женщин это не распространялось. Когда мы возвратились из болот, всё село уже было сожжено, редкие хаты тогда уцелели, и жить нам было негде. Приходилось обитать в холодных землянушках, которые мы выкапывали под землёй. Однажды возвращаемся с болота, смотрим, а к нам по полю идёт парень. Оборванный весь – раненый лётчик – молодой такой, красивый. Ну, мы его накормили, переодели. Если бы лётчика во всей амуниции кто увидел, то враз бы и забрали. Жизнь такая опасная была, ведь кругом немцы стояли. Про него нам потом рассказывали, что он собрал отряд в сорок человек, и стали они пробиваться к русским войскам. Те тогда в нескольких километрах от нас были, но отряд этот так к нашим и не прорвался, все погибли.
А после войны было очень много работы: тяжёлой и грязной, которая не кончалась ни днём, ни ночью. Муж с фронта пришёл только в 1948 году, у нас уже дочка с ним родилась. Он вернулся после Победы не сразу, его отправили ещё в степи работать. Пришёл весь больной, полтора года был лежачим, на ногах не стоял. Я его выхаживала, делала ему разные припарки.
А он такой нервный был, слово ему поперёк, бывало, не скажи. Известное дело, не на гулянке – на войне побывал, а там такое пекло они прошли, такое повидали... Война хоть и кончилась, но жить было очень трудно. Всё разрушено. Даже траву вокруг деревни люди поели, такой голод был. И вот вычитали в газете, что в Амурскую область приглашают людей работать – надо было там земли осваивать. Собрались мы несколькими семьями и поехали. Какая там рожь крупная была, а какие булки хлеба из этой ржаной муки пекли! Мы ими наесться никак не могли, до сих пор всё это помню.
Некоторое время прожила семья Семёновых в Амурской области, а после большого наводнения, когда река Зея унесла всё, что было нажито, пришлось им опять уезжать в новые края. Потом была непростая жизнь в разных посёлках уже Иркутской области.
Много лет героиня проработала в селе Харик на животноводческой ферме. Там она выхаживала телят, коров раздаивала. Труд этот ручной, и был он очень тяжёлым. Каждый день вставала Евдокия Фёдоровна на работу ещё до рассвета, уходила на ферму в четыре часа утра и работала там до поздней ночи. А уж когда отёл шёл, то она и домой не успевала сходить. Выпала ей по жизни тяжёлая работа, все её годы прошли в трудах и заботах. Вырастили они с мужем четверых детей, а об отдыхе она никогда не думала, женщина о нём даже и не мечтала. За свою трудовую деятельность она награждена многими почётными грамотами и благодарностями. Их у неё целая пачка за жизнь скопилась. Наградило её правительство и юбилейными медалями, только кофточку с этими медалями она почему-то постеснялась надеть. Уж такой она скромный и застенчивый человек, не любит себя выделять. Муж Евдокии Фёдоровны давно умер, фронтовые раны у него были серьёзные, но память о нём она хранит уже многие годы.
Спасибо вам, Евдокия Фёдоровна, за ваш труд тяжёлый. За то, что детей своих подняли, и за то, что хлеб на земле растили. А ещё за то, что нам о той жизни рассказать успели.
